Скандинавские ястребы

25.06.2022

Вряд ли скандинавы знают, что ястребом в этой сфере по праву можно считать Исландию. Хельги Гуннлаугссон (1995) поднял эту тему в своей книге под названием The secret drug police of Iceland. Он начинает свой рассказ с описания классической ситуации паники, охватившей общество в семидесятых годах двадцатого века. Пресса была переполнена репортажами, посвященными проблеме наркотиков, тревога населения росла, наркополицию послали учиться в США. Эта полиция непосредственно подчинялась специально учрежденному суду, который занимался исключительно вопросом наркотиков. Если в других сферах суд и полиция, как и повсюду в Скандинавии, действовали независимо друг от друга, огромная важность проблемы наркотиков потребовала создания единой полицейско-судебной системы, напоминавшей добрую старую инквизицию. Особый суд по вопросам наркотиков был отменен только в 1992 году.

И как такое могло случиться в малюсенькой Исландии – с ее населением в 260 000 человек, незначительным уровнем зарегистрированной преступности, с самым маленьким в Европе количеством заключенных? Гуннлаугссон (1995, особенно с. 15) ищет причину в мнении исландцев о самих себе. Они не переносят алкоголь, а стало быть, и другие сильнодействующие наркотики – яды (eityrlyf), как они называются на исландском. Исландцы также испытывают потребность в защите от чужих. Ярлыки преступления и наказания помогают наглядно очертить границы морального и аморального поведения и способствуют укреплению внутренней солидарности среди граждан:

«Положение с наркотиками в Исландии в полной мере демонстрирует тот факт, что общество начинает считать крайне серьезными преступления, которые объявляются таковыми. (Как раз потому, что других преступлений нет вообще. – Н.К.) В такой ситуации все время остается возможность для чрезмерно жесткой реакции со стороны правовой системы, даже в государствах с очень давними демократическими традициями»

Больше всего изменений политика борьбы с наркотиками претерпела, наверное, в Швеции. Это можно проследить на материале посреднических встреч по вопросам наркотиков. Когда в середине семидесятых на шведском черном рынке появился героин, шведские делегаты утверждали, что необходимо четко обозначить различие между коноплей и героином. Складывалось впечатление, что легализация конопли – это только вопрос времени. Вначале Швеция тоже была сильно заинтересована в борьбе с крупными производителями наркотиков. Потом стратегия постепенно изменилась. В соответствии с линией Нильса Бейерота, было решено «выйти на улицу» – другими словами, ударить по мелкой наркоторговле, осуществлявшейся на улицах. «Нет наркоманов – нет наркомании». Потребление стало преследоваться по закону. Также в шведском обществе наиболее остро проявились разногласия между разными точками зрения на наркотики. Активную роль в этом сыграли новые общественные движения и кампании. Вначале возник Шведский союз помощи злоупотребляющим лекарственными средствами (ШСПЗЛС), движение, ставящее перед собой целью лечение наркоманов и борьбу против как легальных, так и нелегальных производителей наркотиков. Позднее были основаны Союз против наркотиков и Шведский союз за общество без наркотиков (ШСОН), оба поддерживали ярко выраженную репрессивную политику.

Во многих отношениях Норвегия заслужила репутацию страны с самым строгим антинаркотическим законодательством в Скандинавии. Поэтому нам бы хотелось подробнее остановиться на исследовании развития норвежской ситуации

Один американский поэт, женатый на норвежке и имеющий от нее ребенка, был застигнут за курением марихуаны. В 1965 году его присудили к уплате штрафа. К тому же выслали из страны, невзирая на родственные связи в Норвегии. И это во времена, когда единственным правовым основанием для подобных действий был только § 43 так называемого Закона о лекарственных средствах. Он гласил:

«Лицо, умышленно или по незнанию нарушившее этот закон, или предписания, запреты и установления, опирающиеся на этот закон, подлежит наказанию в виде наложения штрафа или лишения свободы сроком до 3 месяцев, или и того и другого

Пособничество в подобном преступлении карается аналогичным образом. Попытка приравнивается к совершенному преступлению

Если подлежащее штрафным санкциям деяние имеет отношение к наркотикам и т.п., упомянутым в статье VI закона, оно карается наложением штрафа, или лишением свободы сроком до 2 лет, или тем и другим одновременно»

Однако этого оказалось недостаточно для должной защиты от такой страшной опасности. В 1968 году были приняты две поправки. Наказания, предусматриваемые законом о лекарственных средствах, ужесточились, достигнув двух лет лишения свободы. Была также расширена сфера действия закона, под которую стало подпадать «распространение веществ, не относящихся к наркотическим». Имелось и еще одно, более важное ужесточение закона. В Уголовном кодексе появился абсолютно новый параграф, § 162:

«Лицо, осуществляющее или содействующее незаконному распространению веществ, которые признаны наркотическими в соответствии с законом или правилами, установленными законом, среди широкого круга лиц или за большое вознаграждение, или при других отягчающих обстоятельствах, приговаривается к тюремному заключению сроком до 6 лет Аналогичным образом караются незаконное производство, ввоз, вывоз, транспортировка, приобретение, доставка, пересылка или хранение этих веществ с целью их распространения, или содействие таковому, как указано в первой части закона»

Четыре года спустя планку максимального наказания подняли до 10 лет. Прошло еще девять лет, и срок максимального наказания опять был увеличен, на сей раз до 15 лет, потом три года передышки, до весны 1984 года. Тогда максимальное наказание подняли до 21 года, что является самой суровой мерой, предусмотренной законом в Норвегии. Одновременно было принято законоположение, устанавливающее наименьшую предусмотренную законом санкцию за подобные преступления в виде тюремного заключения сроком на 3 года, что также является самым строгим минимальным наказанием, возможным в Норвегии.

Вплоть до 1964 года максимальный срок наказания составлял 6 месяцев тюремного заключения. Если отталкиваться от этого, то максимальный срок наказания увеличился более чем в 40 раз. Если взять за основу новый закон от 1964 года, максимальный срок увеличился более чем в 10 раз. Подобное ужесточение закона не имеет себе равных.

Это нельзя назвать приспособлением к меняющейся ситуации, это прямо-таки обвал. Насколько нам известно, ни для каких других видов правонарушений не было ничего и близко напоминающего такое стремительное ужесточение карательных санкций. Напротив, в 60-е и, частично, 70-е годы наблюдалась отчетливая тенденция в сторону декриминализации ранее подсудных деяний, а также заметные попытки смягчить наказания. Если принять во внимание дух времени, то переворот, произошедший в антинаркотическом законодательстве, производит еще более шокирующее впечатление. Среди приложивших к этому руку особо стоит упомянуть врачей, сотрудников правоохранительных органов и политиков.

Врачи забили тревогу довольно рано. Они начали выступать с заявлениями, в которых, используя весьма сильные выражения, повествовали о свойствах наркотических веществ: об их способности вызывать привыкание; о том, как наркоман переходит от одного наркотика к другому; о том, как наркотики разлагают тело и душу. Врачи призывали правоохранительные органы принять меры, чтобы защитить страну от проникновения наркотиков. Первым об этом серьезно заговорил профессор Лео Эйтингер в большой хронике на страницах «Афтенпостен» от 20 апреля 1966 года. Эйтингер взял за основу доклад Сиба о гашише, одновременно подчеркивая высокий статус Сиба и то, что все ученые, принимавшие участие в составлении доклада, отличаются высоким профессионализмом и в ходе многолетних исследований внесли значительный вклад в изучение проблемы гашиша. Поэтому Эйтингер без колебаний верит им на слово и цитирует следующий пассаж из доклада: «потребление гашиша вызывает патологические изменения в психике, вследствие чего наркоман рано или поздно становится обузой для общества». Далее Эйтингер пишет:

«Чтобы излечить пациента от этой пагубной склонности, необходима госпитализация, не в последнюю очередь для обеспечения изоляции его от постоянной опасности социальной заразы. Больной нуждается в психотерапии и, что не менее важно, в социотерапии с последующим длительным курсом реабилитации, чтобы подготовиться к возвращению в общество и ежедневной борьбе за существование» Хорошим примером того, какое влияние врачи оказывали на судьбу вопроса, может служить первая статья, имеющая отношение к наркотикам, которая была внесена в Уголовный кодекс (законопроект Одельстинга за № 46, 1967-68). В Совет по уголовному кодексу, помимо постоянной комиссии юристов, вошли также два компетентных в данном вопросе врача. Это наложило свой отпечаток на формулировку статьи. В ней полным- полно отсылок к медицинским работам и точкам зрения отдельных медиков. Кроме того, существуют еще три дополнения к статье, написанные двумя компетентными врачами, плюс четвертое, которое, как оказалось, в основном обязано свои появлением полицейскому врачу из Осло. Активно цитируется известный в то время шведский социальный психолог Нильс Бейерот, в особенности его воззрения на наркоманию как разновидность эпидемии:

«В таком случае продажа наркотиков становится простейшим способом заработать себе денег на жизнь и на поддержание привычки к препарату. Складывается впечатление, что именно этот механизм играет решающую роль в распространении наркомании, возможно, является важнейшей из причин стремительного развития эпидемической ситуации. «Поэтому каждого наркомана следует рассматривать как потенциальный источник заразы, способствующий распространению эпидемии» (Бейерот, 1965, с. 4234).

В Дополнении 4 читатели Уголовного кодекса сталкиваются с молодыми норвежцами – потребителями марихуаны. Для рассмотрения были выбраны четыре уголовных дела за 1967 год, связанные с наркотиками. Здесь мы цитируем три из них, которые покороче:

«№1 потребляет марихуану в течение последних полутора лет. Один раз он также принимал риталин [9] внутривенно. После того, как он стал потреблять марихуану, у него не было постоянной работы – только кратковременные заработки от случая к случаю. Окружающие замечали, что нередко он выглядит «рассеянным» под влиянием наркотика и что у него иногда бывают слабые «галлюцинаторные состояния». – По свидетельству полицейского врача, наблюдаемый демонстрирует значительную атрофию эмоциональной сферы и отчуждение по отношению к существующим проблемам. Потребление марихуаны привело к притуплению его эмоциональных и волевых проявлений, пассивности и постепенному скатыванию к асоциальному образу жизни. Полицейский врач полагает, что наркотик оказал болезнетворное влияние на психику наблюдаемого, который в других обстоятельствах мог бы развиться в полноценную личность.

№3 рос совершенно нормальным ребенком, но несколько лет назад у него стали возникать конфликты с семьей. Он не выказывал какого-либо интереса к учебе, а после окончания школы преимущественно предпочитал не работать. Весь его трудовой опыт ограничивается временной работой летом. В протоколе личного обследования упоминается, что врач приложил особые усилия, пытаясь выяснить круг интересов наблюдаемого. Можно с уверенностью утверждать, говорится в протоколе, что таковых у наблюдаемого вообще не имеется. Наблюдаемый в течение нескольких лет поддерживал отношения с компанией себе подобных, с которыми легко нашел общий язык, ведя пассивный паразитический образ жизни. Последние ¾ года он потреблял коноплю. Он курил марихуану самое большее 4 раза за вечер, делая каждый раз по 3-4 затяжки до наступления опьянения. Он полагает, что стал несколько заторможенным. Более всего пострадала память. Окружающие замечают, что он становится все более медлительным и забывчивым, что он может сидеть часами, уставившись перед собой, неспособный сконцентрировать свое внимание на чем-либо или чем-нибудь заняться. Полицейский врач считает, что у наблюдаемого отмечается серьезное расстройство мыслительной деятельности, практически граничащее со слабоумием. Согласно психологическому исследованию, предпринятому в интересах следствия во время пребывания наблюдаемого в заключении, последний страдает от затянувшегося посленаркотического состояния, однако постепенно появляются признаки того, что его психика возвращается в норму. Он заметно пришел в себя, отмечаются также улучшения в состоянии рассудка и способности идти на контакт с окружающими. У больного пробуждается интерес к жизни и трудовой деятельности.

№ 4 в течение многих лет страдал от психологических проблем, его мучило ощущение собственного одиночества. Он курил гашиш и марихуану около двух лет. Он старался контролировать потребление, поскольку замечал, что состояние заторможенности сохраняется и на следующий день после приема наркотика. Наблюдаемый чувствовал, что марихуана помогает ему налаживать контакт с другими людьми и раскрепощает. Вначале он полагал, что марихуана не вызывает привыкания, но потом понял, что это не так» Вспомним-ка на минутку нашу собственную юность в ее тяжелые периоды. Не правда ли, и наши знакомые, и наши дети имели возможность прочувствовать на себе негативные состояния, сопутствующие этому времени жизни. На кого не находили приступы лени, пассивности, отчуждения от окружающих, отрицания всего и вся? В отдельных случаях можно свалить вину на влияние наркотиков. А можно рассматривать это как необходимую остановку на пути к взрослению или попытку личности, испытывающей постоянный стресс и неуверенность в собственных силах, забиться в скорлупу. В настоящее время в Норвегии насчитывается около четверти миллиона человек, когда-либо пробовавших коноплю (Хауге и Иргенс-Йенсен, 1989, с. 16, и Петерсен, 1992). Вот что пишет Петерсен:

«По нашим подсчетам, к началу девяностых годов где-то 250-300 тысяч норвежцев хотя бы раз в жизни попробовали коноплю. Однако для подавляющего большинства этот эксперимент был кратковременным эпизодом, оставшимся в далеком прошлом. Количество тех, кто принимал коноплю в течение последних 12 месяцев, составляет приблизительно от 50 до 90 тысяч человек. В рамках этой группы наблюдаются значительные расхождения в том, что касается интенсивности потребления. Сколько- нибудь серьезные проблемы с наркотиками можно отметить только у весьма ограниченной части потребителей. Для большинства потребление носит более или менее спорадический характер и не имеет каких-либо негативных последствий в психосоциальном плане или в плане здоровья. Трудно сказать, сколько заядлых потребителей марихуаны реально проживает в Норвегии, поскольку ответ на этот вопрос в значительной степени зависит от того, что мы понимаем под выражениями «зависимость» и «заядлый потребитель». Если принять за точку отсчета цифру в 100 наркотических сеансов, мы придем к числу порядка 10-20 тысяч потребителей».

Действуй наркотики так, как утверждает полиция, многое в нашей жизни выглядело бы совершенно иначе. Еще сто лет назад медицинскую литературу о детях переполняла казуистика, весьма схожая с казуистикой Совета по уголовному кодексу. Только тогда речь шла о борьбе с онанизмом. Родителям было важно знать симптомы, чтобы вовремя вмешаться.

Нет никаких оснований обращать критику непосредственно на вклад отдельных людей в наше общее наркополитическое прошлое. В этой ситуации врачи действовали, как подобает врачам, то же можно сказать и о сотрудниках правоохранительных органов и политиках. Важнейшая заповедь медицины гласит: если есть сомнения относительно того, болен пациент или здоров, следует предполагать болезнь. Применительно к проблеме наркомании эта заповедь будет звучать таким образом: если есть сомнения в опасности того или иного вещества, следует считать его опасным. Что же до сотрудничества с правоохранительными органами, то здесь мы имеем возможность наблюдать долгую историю взаимоотношений довольно щекотливого свойства. Эти взаимоотношения могут заключаться в помощи по осуществлению принудительного лечения. Или, как случается в судебной психиатрии, в постановке диагнозов, позволяющих судебной системе такое вмешательство в жизнь человека, которое не может быть оправдано даже на основании совершенных этим человеком правонарушений. Традиционная склонность действовать с оглядкой, свойственная правоохранительной системе, соединенная с направленной на предсказание будущего деятельностью системы здравоохранения, дает гораздо больше возможностей для контроля, чем доступно им по отдельности.

Предполагается, что врачи должны знать об эффектах наркотиков, так оно и есть. Но кое- кто из них наверняка согласится, что переусердствовал в своем идеалистическом стремлении запретить наркотики и помог создать слишком уж одностороннюю картину. В изданных Советом по уголовному кодексу «Кратких сведениях о галлюциногенах и марихуане» нет никаких упоминаний об основополагающих работах, таких как Комиссия по марихуане (Report of the Indian Hemp Drugs Commission, 1893-94) и Доклад Ла-Гардии (Комитет мэра по марихуане, 1944), зато широко цитируются всякого рода высказывания, базирующиеся на материалах о прошлом пациентов. Хорошим примером господствующей здесь логики может служить казуистика полицейского врача из Осло, приведенная ранее. Нам отлично знакомы методологические трудности, возникающие при попытках вернуться в прошлое и выяснить, что же именно из всех хитросплетений условий несчастной жизни привело молодого человека в беду. С точки зрения нормальных методологических требований, казуистика положения Совета по уголовному кодексу (Законопроект Одельстинга № 46, 1967-68), приложение 4, не выдерживает никакой критики.

Однако эта казуистика принимается за науку. Брит Бергерсен Линд (1974, с. 54-55) указывает, что придача проблеме наукоподобного статуса помогает легитимизировать меры пресечения, делает их приемлемыми в глазах общества, как бы ставя вне критики и обсуждения:

«Во времена, когда основной стратегией борьбы с наркотиками была судебно- карательная, законодатели и активисты наркополитики испытывали влияние двух противоположных направлений общественного мнения, а именно, сильных гуманистических тенденций, ориентированных на лечение наркоманов, и веры в то, что только методы правоохранительных органов способны предотвратить всплеск наркомании. Этот внутренний конфликт был разрешен путем упрощения выбора – мерам пресечения был придан внешне рациональный характер. Косвенным образом научная постановка проблемы оправдывает довольно серьезное вмешательство в жизнь неблагополучной молодежи, позволяет считать такое вмешательство необходимым и одобряется политиками».

В обычной уголовной практике сомнения в виновности истолковываются в пользу подозреваемого. В случае же с антинаркотическим законодательством все сомнения оборачиваются против наркотиков. Если сомневаешься, значить, надо ужесточить наказание. Центральной инстанцией, узаконивающей – и инициирующей – ту высокую степень мучений, на которую обрекаются незаконно употребляющие наркотики люди, является врач.

Правоохранительные органы оказались весьма послушными учениками медиков. Положение Совета по уголовному кодексу впервые увидело свет весной 1967 года. Осенью того же года глава криминальной полиции Осло выступил с докладом, в котором он, согласно опубликованному в газете реферату речи, утверждал, что число наркоманов постоянно растет, так как

«…марихуану обыкновенно употребляют в группах, и каждый новый наркоман заманивает или уговаривает попробовать наркотик где-то 3-4 человек из своего окружения. Каждый их этих новичков приводит с собой еще по 3-4 человека, и таким образом мы получаем рост в геометрической прогрессии: 3-6-12-24 и т.д.» (Линд, 1974, с. 42)

Но полиция и ранее требовала ужесточения наказаний. Когда максимальный срок, согласно Опиумному закону 1928 года, был установлен в размере 6 месяцев, полицейское управление Осло считало, что он должен быть 2 года. Во время ревизии закона в 1968 году полицмейстер Осло высказывался за то, чтобы планку максимального наказания подняли до 10 лет против пяти, предложенных Советом по уголовному кодексу.

Полицмейстер также требовал установить минимальный срок наказания в 1-3 года при наличии отягчающих обстоятельств. В 1971 году Генеральный прокурор выступил от лица многих прокуроров с требованием повысить максимальный срок наказания до 10-15 лет. Год спустя был принят закон, установивший срок в 10 лет

И Объединение судей, и Объединение адвокатов поддержали требования о повышении максимального срока наказания

Однако полиция развивала активность не только в деле ужесточения максимального срока наказания. Давление полиции также проявлялось в требованиях расширить область уголовно наказуемых деяний. На слушаниях, посвященных обсуждению внесенного Советом по уголовному кодексу предложения от 1967 года, прозвучало такое высказывание:

«Норвежское объединение сотрудников полиции и полицмейстер Осло предлагают криминализировать следующие деяния, связанные с употреблением наркотиков:

1. участие в сборищах, где употребляются наркотики, даже если участвующий сам не употребляет наркотики;

2. предоставление жилплощади для сборищ, на которых употребляются наркотики;

3. подстрекательство или способствование употреблению наркотиков»

(Законопроект Одельстинга № 46, 1967-68, с. 17)

При наличии такой поддержки – тут и знания медицины, и опыт профессиональных полицейских юристов – неудивительно, что и политики поспешили вслед. Догнали и перегнали. В 1967 году Совет по уголовному кодексу предложил установить максимальный срок наказания в размере пяти лет. Министерство юстиции поддержало предложение, но Комитет юстиции при Стортинге повысил планку до шести. Однако и этого оказалось недостаточно. На прениях в Стортинге 31 мая 1968 года незамедлительно прозвучало предложение поднять срок до восьми лет, а кое-кто заговорил и о десяти

Многие депутаты также давали понять, что желали бы видеть поддержку со стороны судов, чтобы те начали применять предоставленные им возможности для установления наказаний. Как сказал во время прений Эгиль Эндресен, позднее ставший членом Верховного суда:

«Я со своей стороны считаю, что наши суды будут пользоваться всеми симпатиями Стортинга, если начнут довольно жестко применять на практике данные им полномочия. Мне кажется, профилактический эффект будет гораздо выше, если суды будут на деле использовать те суровые меры пресечения, которые теперь им доступны, чем если при наличии суровых мер пресечения суды станут отказываться от возможностей, предоставленных им законом»

Сальве Сальвесен, требовавший установления максимального срока в десять лет, прибавил к этому: «В заключение я бы хотел, чтобы с этой трибуны прозвучали такие слова: в качестве условия принятия этого закона следовало бы обязать наши суды осуществлять его в полной мере».

Уже в 1972 году призывы Сальве Сальвесена с коллегами были услышаны, и максимальный срок наказания повысился до десяти лет. Однако вскоре и этого показалось мало. В 1979 году Министерство юстиции разослало судебную петицию. Большинство судебных инстанций выступало за повышение максимума до 15 лет. Министерство поддержало инициативу и выдвинуло предложение повысить максимум до 15 лет (Законопроект Одельстинга № 62 (1980-81)). Маловато, был общий глас, на этот раз еще до того, как законопроект стал законом. Это мнение звучало как в самом Стортинге, так и за его стенами. Поворотным пунктом в дебатах послужило предложение профессора Андерса Братхольма. В его письме к министерству юстиции говорилось, что следует допустить применение тюремного заключения сроком до 21 года, если «преступление, подпадающее под сферу действия первой и второй частей закона, связано с оборотом особо больших объемов наркотиков, или же само преступное деяние по каким-то другим причинам представляет собой особую опасность». Это предложение получило большинство голосов в Комитете юстиции, а также широкую поддержку в Стортинге со стороны Правых и большинства партий центра. Позднее министр юстиции Мона Рекке во время прений в Стортинге заявила следующее:

«Речь идет о том, чтобы иметь наготове закон, который бы регулировал наказания за преступления, связанные с особо большими объемами наркотиков или по иной причине являющиеся особо опасными. Как указывается в письме профессора Братхольма к Комитету юстиции, многое говорит за то, что максимальный срок в 15 лет скоро окажется недостаточным. В такой ситуации, когда мы можем стать свидетелями связанных с наркотиками преступлений невиданной ранее степени тяжести, представляется необходимым избежать преждевременного «изнашивания» закона путем создания специальных судебных решений относительно особо опасных преступлений, описываемых в так называемом «профессиональном» параграфе» (Отчеты Одельстинга, 1980-81, с. 571)

Стортинг тут же принял большинством голосов предложение министерства об установлении максимального срока наказания в 15 лет. Однако сразу после этого произошла смена правительства, делом занялся Совет по уголовному кодексу, предложивший максимум в 21 год. Предложение было принято

Но Совет пошел на повышение максимального срока до 21 года с тяжелым сердцем. Во- первых, по мнению Совета, никакого ужесточения закона не требовалось. При повторном совершении преступлений, так называемом рецидиве, наказания могут превышать установленный законом максимальный срок. Так, 15 лет спокойно заменяются на 20. Во- вторых, Совет начал задумываться о том, насколько целесообразным, в принципе, является дальнейшее ужесточение закона:

«Совет по уголовному кодексу полагает, что нет никаких оснований для дальнейшего ужесточения практикуемых на сегодняшний день судами наказаний. Среди скандинавских стран Норвегия держит первенство по суровости, как в отношении предусмотренных законом сроков наказания, так и в отношении назначения наказаний в отдельных конкретных случаях. И при сравнении со штрафными санкциями, налагаемыми за другие уголовно наказуемые деяния, степень тяжести наказаний за наркопреступления заставляет задуматься о целесообразности дальнейшего их ужесточения. Степень тяжести наказания должна соответствовать степени тяжести преступления, это справедливо и для преступлений, связанных с наркотиками. В Норвегии уровень штрафных санкций и для преступлений против личности, и для преступлений против собственности является довольно умеренным. Длительные сроки лишения свободы – это, скорее, исключения, чем правило, а сроки более 7-8 лет, помимо наркопреступлений, назначают только за убийства, совершаемые повторно. Как не раз говорилось, справедливо, что циничную торговлю наркотиками в крупных размерах причисляют к преступлениям, представляющим наибольшую опасность для общества и заслуживающим самого строгого наказания. Но нельзя забывать о том, что настоящие акулы наркобизнеса составляют подавляющее меньшинство, а большинство осуждаемых за наркопреступления сами являются наркоманами в большей или меньшей степени и заслуживают снисхождения, будучи жертвами тех же самых неблагополучных жизненных условий, что и обычные мелкие преступники» (НОУ, 1982: 25, с. 33-34)

По мнению Совета по уголовному кодексу, ужесточение наказаний не имеет особого смысла и с точки зрения оказываемого профилактического эффекта (НОУ, 1982: 25, с. 34):

«Вряд ли стоит ожидать сколько-нибудь значительного профилактического воздействия от ужесточения штрафных санкций. Когда уровень штрафных санкций за особо тяжкие преступления, связанные с наркотиками, изначально настолько высок, эффект от ужесточения наказаний будет носить только косвенный характер, как в отношении устрашения потенциальных преступников, так и для придания преступлению серьезности в глазах общества. Конечно, можно попробовать ударить по рынку наркотиков при помощи суровых наказаний для мелких торговцев и наркоманов, однако Совет не рекомендовал бы такую стратегию. Она плохо осуществима на практике и является сомнительной с точки зрения элементарной справедливости»

С учетом этих оговорок, можно было бы надеяться на то, что Совет по уголовному кодексу выступит против ужесточения наказаний, но этого не произошло. «Тем не менее, Совет полагает, что есть смысл ввести в употребление максимально предусмотренное законом наказание для самых тяжких преступлений, связанных с наркотиками» (с. 34) [11] . Но Совет делает одну важную оговорку. Ужесточение закона должно касаться только особо опасных наркотиков:

«Совет не находит никакой надобности предлагать подобное ужесточение закона по отношению к преступлениям, связанным с производными конопли. Хотя в обязанности властей и входит ограничивать распространение таких наркотиков, по степени опасности они существенно отличаются от так называемых «тяжелых» наркотиков, и это тоже следует учесть при определении тяжести карательных санкций». (НОУ, 1982:25, с. 35)

Министерство юстиции с благодарностью приняло предложение об ужесточении наказаний, но решительно отказалось от всего, что попахивало либерализмом по отношению к потребителям конопли. Оно высказалось следующим образом (Положение Одельстинга № 23 (1983-84)):

«К несчастью, разграничения максимальных штрафных санкций за так называемые особо опасные и менее опасные наркотические вещества могут привести к тому, что употребление конопли, например, станет социально приемлемым. Может также создаться ложное впечатление, что власти считают распространение конопли в больших объемах не очень серьезным преступлением» (с. 19)

Главный совет по наркотикам вместе с Министерством по социальным вопросам заранее решительно отмежевался от предложения подразделить наркотики на более опасные и менее опасные. То же самое сделало и Норвежское объединение сотрудников полиции. Никто в Стортинге не высказался за введение подобного разграничения. К тому же на этот раз в Стортинге царило единодушное согласие относительно всех предлагаемых ужесточений закона. В прошлый раз – в 1981 году – этот вопрос вызвал дискуссию, и депутаты от Рабочей партии воспрепятствовали тому, чтобы максимальный срок наказаний был поднят до 21 года. Пришлось обойтись 15 годами. В тот раз представитель партии Гунн Вигдис Ольсен-Хауген заявила:

«Рабочая партия не желает принимать участия в принятии политических решений в этой очень серьезной области, так как традиционно сложившийся подход сильно напоминает аукцион, где каждый стремится предложить больше. Нам бы также не хотелось вызывать у народа ложного впечатления о том, что проблема наркомании разрешается по мере увеличения сроков наказания

Еще меньше Рабочей партии хочется ввязываться в дискуссию «Кого больше всех заботит проблема наркомании?», исходя из того, кто предлагает более высокий штраф» (Прения в Одельстинге, 26 мая 1981 г.)

Но в 1984 году все было по-другому. Против использования судьями максимального предусмотренного законом наказания за преступления, связанные с наркотиками, было подано только два голоса Министерство юстиции решило ужесточить закон по сравнению с законопроектом Совета по уголовному кодексу еще и в другой области. Ужесточение касалось простого потребления наркотиков. Максимальный срок наказания был увеличен с трех до шести месяцев, тем самым это деяние из правонарушения стало преступлением. Такое повышение статуса было предпринято главным образом для того, чтобы иметь возможность применять тюремное заключение и против простых наркоманов (Положение Одельстинга №23 (1983-84), с. 15)

Конечно, можно предположить, что Стортинг проводил такую жесткую линию в основном в области законодательной работы. Однако это не так. Мы провели обзор всех вопросов и интерпелляций, которые поднимались в Стортинге за период с 1967 по 1983 годы. Потом мы разделили их на три основных категории, в зависимости от тона вопроса или интерпелляции. В первую категорию вошли те, что производят впечатление требований по введению ограничений или контроля, или намекают на желательность таковых. Во вторую – те, в которых высказывается желание принять какие-то конкретные меры – например, дать денег какой-либо группе населения. Ну и третья категория – это те, где высказывались сомнения по поводу введения рестриктивных мер или контроля. У нас бывали колебания относительно того, как правильно классифицировать тот или иной документ, но таких случаев было немного и на итоговый результат они не оказали никакого влияния. Всего мы насчитали 65 вопросов или интерпелляций. Ни один из них не подпадал под категорию сомнений. В 23 случаях речь шла о «желательности принятия конкретных мер». 42 случая относились к категории «желание введения рестриктивных мер или контроля»

Итак, максимальный срок наказания изменился с 2 лет до 21 года. К тому же минимальный срок, меньше которого присудить нельзя, составляет 3 года. Для чего все это?

На первом плане выступает желание предотвратить опасность в будущем. Со стороны иностранцев. Эта тема красной нитью проходит сквозь дебаты об ужесточении наказаний. Самые суровые меры рассчитаны отнюдь не на простых наркоманов, а на … Вот хороший пример: Эрланд Асдаль:

«Я с трудом верю в то, что эти нелюди – не могу их называть иначе – затевая свой бизнес на норвежском рынке, не думают о потенциальной возможности загреметь в норвежскую тюрьму… Если уж проводить какие-то изменения в законе помимо предложенных, было бы куда лучше ввести пожизненное заключение для этих акул наркобизнеса, чем смягчать уже существующие штрафные санкции. И просто введения пожизненного заключения мало. Такие люди вообще не заслуживают никакого снисхождения, разве что в совершенно исключительных случаях, настолько они опасны» Аксель Вальберг (1983, с. 55) в своей диссертации резюмирует общепринятое мнение о наркоторговцах:

«Перед нами рисуется очень односторонний образ наркоторговцев. Их цель – легкая прибыль. Они холодные, циничные и беспринципные люди, часто сравниваемые с убийцами. Их клиенты – слабые и больные подростки. Сами же наркоторговцы не страдают от наркотической зависимости и занимаются крупным импортом опасных наркотиков Среди их рабочих методов можно назвать бесплатную раздачу наркотиков, чтобы впоследствии, когда их жертвы приобретут зависимость, продавать товар втридорога. Другой метод – подмешивать опасные наркотики в менее опасные, или в минеральную воду, таким образом вызывая у молодежи привыкание. Их рабочим местом все чаще становятся школы и другие места, где обретаются подростки»

Конечно, хорошо сознательно обрекать на предумышленные мучения нелюдей-чужаков. А вот обыкновенных наркоманов или тех, кто находится в рабской зависимости от наркотиков, – не очень хорошо. Поэтому с самого начала производились попытки подчеркнуть, что «профессиональный параграф» (§162) имеет отношение только к крупным наркоторговцам.

Халвор Бьеллонес, который представлял этот вопрос в Стортинге при обсуждении нового параграфа в 1968 году, сказал так (с. 386): «Возможно, стоит сразу подчеркнуть, что данный параграф не ставит своей целью ужесточить судебное преследование наркоманов, которые, например, описаны в недавно проведенном исследовании (простых наркоманов. – Примечание наше.). Речь идет о том, чтобы ужесточить судебное преследование тех, кто создает условия для распространения наркомании. Другими словами, мы проводим границу между наркопреступлениями с отягчающими обстоятельствами и такими, которые, с точки зрения закона, заслуживают снисхождения» Со своей стороны депутат Стортинга Гури Йохансен заявила:

«Нелегальные торговцы наркотиками – это преступники, которые цинично наживаются на несчастье других людей. Наше правосудие должно расправиться с ними безо всякой жалости. Они заслуживают самого сурового наказания В тоже время, наркоманы – это больные люди, которых нужно лечить, что сегодня и делается» (Дебаты об интерпелляции, 1967, с. 2093)

Расчетливых преступников наказывают, наркоманов лечат. Каждому по заслугам. Так оно изначально планировалось. Но постепенно эта граница стала стираться. Исследование Бёдала свидетельствует, что импортом наркотиков занимаются сами наркоманы, и они же наказываются исходя из самых суровых судебных решений. Однако власти уклоняются от решения этой проблемы при помощи двух аргументов. Как говорилось уже в 1968 году, длительные сроки тюремного заключения могут помочь проводить лечение наркоманов (на это указывали в 1968 году Астри Рюннинг и Йоханнес Осттвейт).

Кроме того, как заявила во время дебатов по поводу ужесточения закона в 1981 году Мона Реке (с. 570): именно то, что наркоманы одновременно являются наркоторговцами, делает вопрос расширения сферы применения карательных санкций особенно актуальным. По всей видимости, министр юстиции имела в виду, что таким образом можно справиться и с наркоманами, и с наркоторговцами одним ударом.

Последний момент, который необходимо упомянуть в связи с анализом причин акселерации сроков наказания в норвежском законодательстве, – это отсутствие оппозиционных представлений. Относительно свойств наркотиков, их способности превращать людей в рабов, а также относительно необходимости суровых штрафных санкций. Пока законодатели в 1984 году не достигли максимально предусмотренного законом срока в 21 год, в Стортинге постоянно находилось влиятельное меньшинство, требовавшее сделать наказания еще более суровыми по сравнению с предложенными Правительством или Советом по уголовному кодексу. Ни разу никто не выступил за то, чтобы установить более низкие сроки наказаний по сравнению с предложенными властями. Все дискуссии велись между теми, кто выступал за суровые наказания, и теми, кто хотел еще более ужесточить эти суровые наказания. В 1982 году предложение Правительства установить максимальный срок наказания «всего лишь» в 15 лет (против заявленного оппозицией 21 года) было принято с перевесом в каких-то шесть голосов. В 1984 году только два голоса было подано за то, чтобы установить максимум менее 21 года. И все новые ястребы спешат на смену друг другу. Даже если удалось достигнуть максимального штрафа за самые тяжкие преступления, остаются еще менее тяжкие, где максимум еще впереди. Партия прогресса предложила увеличить максимальный срок за менее тяжкие преступления, связанные с наркотиками, с 10 до 15 лет. Кроме того, партия предложила поднять минимальный срок наказания за особо тяжкие преступления с 3 до 5 лет. Одновременно партия высказалась за то, чтобы поднять верхнюю планку максимально предусмотренного законом срока тюремного заключения, составляющего, как уже говорилось, 21 год. А еще можно запретить заключенным временные отлучки из тюрьмы и отменить практику испытательных сроков. Все это можно использовать для новой ревизии норвежского антинаркотического законодательства. Потолок штрафных санкций достигнут, но его можно еще чуть-чуть приподнять, можно поднять до потолка другие виды преступлений, можно существенно ужесточить отбывание срока наказания.

Конечно, и в Норвегии существовали оппозиционные мнения, но им не удавалось просочиться сквозь стены Стортинга. Ученые-социологи с самого начала пытались указать на нюансы в том, что касалось наркотиков (Кристи, 1967, 1968а) и наркоманов (Линд, 1974). Исходя из конкретных уголовных дел, связанных с наркотиками, они также пытались предупредить об использовании «наказания как лечения» (Ауберт, 1968). В докторской диссертации Линд, написанной в то время (1974 год), когда максимальное наказание составляло «всего лишь» 10 лет, прозвучали такие выводы: «То, что изначально мыслилось как оружие в борьбе с сильным, организованным и «подпольным» противником и с деятельностью, целью которой была нажива на чужих проблемах, на практике через 50 лет обернулось против совсем другой группы населения – тех, кто становятся жертвами системы. Это слабые, плохо организованные, заметные, что называется, невооруженным глазом, люди, ничем не защищенные от вмешательства в их жизнь органов контроля. С самого момента принятия первого Опиумного закона вплоть до предпринятых в конце 60-х годов изменений в законодательстве, основными целями официальной наркополитики являлись контроль за деятельностью и наказание профессиональных «акул наркобизнеса». То, что принятый в 1965 году закон фактически работал против групп молодых маргиналов общества, которые сами употребляли и злоупотребляли наркотиками, то, что этот закон фактически превращал их в преступников, ставя такой образ жизни вне закона, по всей видимости, никого не волновало.

Только в условиях атмосферы иррационального страха, подогреваемого представлениями об опасности взрывоподобного распространения наркомании среди молодежи, возможно проводить такую политику. Не менее важен и тот факт, что жертвами ее становятся незащищенные в социальном и политическом отношении группы населения, не имеющие веса в обществе. То, что осуществляемые органами правоохранения меры принуждения и контроля сосредоточены в основном на представителях этих групп населения, несет минимум негативных последствий для общества: большинство наказуемых уже с самого рождения обречены быть исключенными из производственного цикла. Можно осуществлять контроль, не создавая беспокойства в обществе, так как ничьих влиятельных интересов это не затрагивает»